PG_021

    Для участия в Совещании 81 коммунистической и рабочей партии в Москву выехали я, Мехмет Шеху, Хюсни Капо, Рамиз Алия и сопровождающие нас лица. Мы были уверены, что едем в страну победившей контрреволюции, то есть фактически враждебную нам. Следовательно, мы должны были учитывать это и сохранять бдительность. Мы были уверены, что наши радиограммы перехватываются советскими ревизионистами, чтобы быть в курсе тактики нашего поведения.
    По дороге в Москву мы сделали короткую остановку в Будапеште и имели встречу с рядом «товарищей» из Венгерской Социалистической Рабочей партии. Из Будапешта мы отправились поездом на Украину. Отношение к нам со стороны персонала поезда было подчёркнуто холодным на всём пути следования. В Киеве нас встретили двое товарищей из Центрального Комитета партии Украины. Их отношение к нам было тоже показательно холодным. На подобную любезность мы ответили взаимно. Без отдыха в Киеве мы пересели в московский поезд. В Москве нас встречали Козлов, Ефремов - член ЦК и заместитель заведующего протокольным отделом МИД. Встреча была обставлена с необходимой формальной торжественностью, с почётным караулом и исполнением гимнов наших стран. Встречающих из числа рядовых граждан не было.
    Когда закончилась официальная церемония встречи, мы вдруг услышали далёкое скандирование: «Да здравствует Партия Труда!». Оказывается, нас пришли встречать несколько сот албанских студентов, обучающихся в Москве. Их не допустили на вокзал, и поэтому они скандировали приветствия издалека, с привокзальной площади. Мы проигнорировали официальные церемонии встречи и подошли к студентам. Студенты приветствовали нас искренне и с большой радостью. Их поведение вызвало недовольство у советских руководителей, так как тем самым студенты демонстрировали единство с нашей партией. Студенты сопровождали нас до автомобилей.
    Нас поселили в дачном месте Подмосковья, в Заречье. Эта дача была нам хорошо знакома. В прошлом мы неоднократно останавливались здесь. Советские руководители поставили меня в известность, что на этой даче вместе с нами будет размещаться делегация Китая во главе с Чжоу Эньлаем. Я был уверен, что дача буквально нашпигована скрытыми подслушивающими устройствами и учёл это при контактах с китайскими товарищами.
    Нам очень часто приходилось быть в обществе Козлова, Поспелова, Полянского и Ефремова.
    Козлова я знал давно. У меня сложилось о нём весьма невысокое мнение. Он был из числа тех людей, которые говорят слишком много «вообще», но ничего путного в результате от них услышать не удаётся. Он не пил, в отличие от целого ряда советских руководителей той поры, и был одним из приближённых лиц Хрущёва.
    Поспелова я знал не меньше и, в частности, встречался с ним в Ленинграде в 1957 году. Тогда я узнал, что именно Поспелов был одним из ведущих составителей «секретного» доклада против Сталина.
    Ефремова я знал незначительно.
    С Полянским мы близко познакомились в Москве во время работы XXI съезда КПСС. Тогда он был членом Президиума ЦК КПСС, а ныне он является послом Советского Союза в Японии. Во время нашего визита в то время Полянский пригласил меня и Мехмета Шеху к себе на дачу. По дороге он поведал нам, что на этой даче когда-то отдыхал Ленин. Мне показалось это смешным, так как такой мелочью он пытался подчеркнуть, как мне показалось по его тону, свою «значимость». На даче он пригласил нас позавтракать. Мы отказались, так как успели уже перекусить. Фактически участники «завтрака» не столько ели, сколько пили. Этот завтрак затянулся до часу дня. От скуки мы не знали, куда себя деть. Мы попытались убить время в биллиардной, но безделье тяготило нас. Возвратившись, я подошёл к Полянскому и попросил разрешения уехать в Москву.
    - Зачем? - удивился Полянский. - Сейчас мы будем обедать.
    - А чем же вы занимались до сих пор? - невольно вырвалось у меня. - Ведь эти обеды продолжаются почти без перерыва целый день.
    - Что вы, что вы, - без тени смущения пояснил Полянский. - Это был лёгкий завтрак, а настоящий обед ещё и не начинался.
    У меня от страха от услышанной перспективы закружилась голова. Но Полянский, подталкивая, повёл нас в столовую. Нашему взору открылось буквально барство дикое. Такого обилия еды и пития, наверное, не снилось во сне даже самым развращённым монархам. А ведь всё это обжорство оплачено трудом многих пролетариев Советского Союза. Они гнули спину, чтобы эти господа могли безмерно обжираться и пьянствовать. Мы категорически отказались сесть за стол, но они, можно сказать, и не заметили нашего протеста. Они жрали и хлебали, хлебали и жрали в три горла, а нас буквально тошнило от этого разврата, от этой дикости. Я попросил разрешения посмотреть какой-нибудь фильм в местном кинозале. Полянский с радостью отдал распоряжение киномеханику. Мы ушли в кинозал и посмотрели какой-то мексиканский фильм. После фильма мы снова зашли в столовую. Полянский предложил нам присоединиться к пиршеству. Я снова настоятельно попросил отправить нас в Москву. На этот раз Полянский согласился. Мы надели пальто и вышли на улицу. Погода была холодной. В ожидании машины я продрог и простудился. По прибытии в Москву у меня поднялась температура, и из-за этого я пропустил несколько заседаний съезда.
    Теперь вернусь к нашему приезду в Москву на Совещание 81 партии.
    Козлов отвёз нас на предназначенную нам дачу. Он препроводил нас в столовую и предложил перекусить. У меня мурашки забегали по спине от этого приглашения, но на этот раз обед был шикарным, но не развязным. Видимо, Козлову необходимо было поговорить с нами предварительно.
    - Комиссия закончила проект, - начал он, - Мы его одобрили. Нет возражений и со стороны китайских товарищей. Осталось порядка 5 вопросов, которые мы предлагаем осветить в отдельном заявлении, для внутреннего пользования, без широкой огласки.
    - Нет, ваша информация не соответствует действительности, - резко возразил Хюсни. - Работа ещё не завершена. У нас есть масса замечаний и возражений, которые наша партия изложила в письменном виде и передала в Комиссию.
    Козлов побледнел. Я вмешался в разговор:
    - Мы считаем это Совещание серьёзным форумом. Поэтому на нём все проблемы должны быть обсуждены ответственно. Многие вопросы в проекте освещены неверно, безграмотно или, может быть, ещё хуже. Это подтверждается не только этой бумагой, но практическими делами, теоретическими новшествами и иными антимарксистскими действиями со стороны ряда партий. Результаты разбора этих проблем и должны быть отражены в заявлении. Мы категорически против каких-либо внутренних, кулуарных бумажек. Необходимо все проблемы вытащить на ясный свет. Надеюсь, для этого и созвано Совещание?
    - Мы должны сохранить единство, - сказал Козлов. - Это является нашей главной задачей.
    - Чтобы сохранить единство, - ответил я ему, - мы должны открыто и принципиально обсудить все проблемы и принять по ним единодушное решение на основе марксизма-ленинизма.
    Козлов уехал. До начала работы Совещания представители разных делегаций вели обсуждение проблем между собой. Но эти обсуждения чаще всего оборачивались попытками ревизионистов оказать давление на нас, наступая широким фронтом. Они упорно добивались, чтобы мы не выступали против ревизионизма на этом Совещании. У них не было уверенности, что мы уступим нажиму. Поэтому ревизионисты заранее пытались обвинить нас в «расколе», в «допущении трагической ошибки» и тому подобном. Советские ревизионисты давили на ревизионистов из других партий, побуждая их к более активной борьбе с нами.
    На торжественном заседании по случаю 7 ноября ко мне подошёл Косыгин и монотонно прочёл мне целую лекцию о дружбе и необходимости её сохранения.
    - В вашей партии имеются враги, - заметил Косыгин, - которые стараются разрушить дружбу между Советским Союзом и Албанией.
    - Скажите прямо. Кто конкретно? - резко задал ему вопрос Мехмет Шеху.
    Мы прекратили разговор. Но тут же мы были втянуты в беседу с советскими военноначальниками. К нам подошли маршалы Чуйков, Захаров, Конев и ещё ряд военных лиц. Захаров попытался огульно очернить германский народ и на этом фоне высказать ряд комплиментов в адрес албанского народа, используя события второй мировой войны. Все маршалы были уже заметно пьяны, и их разговор был развязным и грубым, особенно между собою. Солидно подвыпивший маршал Чуйков неожиданно разоткровенничался:
    - Мы добиваемся, чтобы албанская армия была на нашей стороне и выполняла задачи под нашим общим руководством.
    Эти откровения мы не смогли оставить без ответа.
    - Наша армия была, есть и будет верна албанскому народу. Она под руководством нашей партии будет отстаивать и защищать дело марксизма-ленинизма. Она была, есть и будет оружием диктатуры пролетариата в Албании. Если вы этого не поняли, товарищ Чуйков, то очень жаль.
    Наша беседа зашла в тупик. Чтобы разрядить атмосферу этой беседы, один из маршалов предложил пропустить ещё по стаканчику хмельного зелья.
    Одновременно хрущёвцы обрушили свой гнев на нас и китайских товарищей в открытом письме, адресованном китайской делегации. Копии этого письма были розданы всем делегациям, включая нашу. В нём говорилось, что Албания сошла с социалистического пути, а албанская партия Труда является слабым звеном в мировом коммунистическом движении. Это открытое письмо было рассчитано на то, чтобы изолировать нас и пригрозить другим странам.
    За несколько дней до моего выступления на Совещании Хрущёв предложил мне встретиться с ним. Но как раз в это время мы получили копию письма, о котором я писал выше. Это изменило ситуацию. Мы решили отказаться от встречи, чтобы не накалять обстановку на уровне личных взаимоотношений. Предложение Хрущёва о встречи нам передал Андропов.
    - Это письмо делает невозможной нашу встречу с Хрущёвым, так как в нём Албания бездоказательно объявляется несоциалистической страной, - заявил я.
    Андропов оторопел от моего отказа.
    - Это невозможно, - сказал он в ответ. - Это может иметь для вас очень серьёзные последствия, товарищ Энвер.
    - Я заявил об этом с полной ответственностью. Передайте Хрущёву, что его заявление по поводу Албании не является для нас решающим, - сказал я. - Своё мнение мы выскажем на Совещании партий. До свидания.
    Наш отказ встретиться с Хрущёвым не охладил желания советских ревизионистов как-то повлиять на нас заблаговременно. С этой целью был задействован в качестве посредника Морис Торез. Он пригласил нас на ужин и попытался уговорить нас смягчить нашу неприязнь к советским ревизионистам. Но его посредничество провалилось. Потом были задействованы Микоян, Козлов, Суслов и Поспелов. Но их усилия тоже не дали желаемых результатов для хрущёвцев. В это же время советские руководители попытались подкупить нас, обещая нам кредиты и трактора. Мы поблагодарили, но заявили, что это не отразится на наших принципиальных позициях в борьбе против ревизионизма.
    Накануне нашего выступления на Совещании Хрущёв ещё раз предпринял попытку встретиться с нами в Кремле. На этот раз мы дали согласие и сами указали ему время нашей встречи. Но содержание разговора на встрече нам необходимо было обсудить между собою. Ни для кого уже не являлось секретом, что отведённая нам резиденция буквально нашпигована подслушивающими устройствами. Вести длительный разговор на улице было холодно. Поэтому мы решили воспользоваться для нашего разговора баней, где подслушивающих устройств, по нашим предположениям, не было. Советские спецслужбы прознали об этом и попытались устранить свою оплошность. Наш представитель застал с поличным советского техника, который монтировал в бане скрытый микрофон. Мы поставили в известность об этой мерзости Хрущёва и ряд других советских должностных лиц.
    Наша встреча состоялась в кабинете Хрущёва. В разговоре Хрущёв пытался свалить всю вину за обострение разногласий на нас. Следует отметить, что эта встреча давала возможность хрущёвцам заявить другим партиям, что вот, мол, мы протянули руку для примирения албанцам ещё раз, но они не оценили этого.
    - Я не помню каких-либо разногласий с товарищем Капо в Бухаресте, - сказал Хрущёв.
    - Если вы забыли или товарищ Капо недостаточно ясно изложил вам наши разногласия, - ответил я, - то я ещё раз повторю, что Центральный Комитет нашей партии осудил ваши нарушения предварительных договорённостей с другими партиями по поводу содержания встречи в Бухаресте.
    - Это не имеет значения, - заявил Хрущёв. - До Бухареста вы тоже были не согласны с нами, но предпочитали молчать об этом.
    Меня буквально передёрнуло от такой наглости. Из-за наших разногласий в апреле 1957 года лично Хрущёв пытался грубо прервать наши переговоры, чтобы поставить на место строптивых албанцев. В 1955 и 1956 годах мы открыто критиковали на встрече с Хрущёвым и Сусловым позицию советских ревизионистов по поводу беспринципных контактов с Тито, Надем, Кадаром и Гомулкой. Я напомнил об этом Хрущёву. Даже присутствовавший Микоян в полголоса подтвердил эти факты. Но Хрущёв всё-таки продолжал юлить и изворачиваться, не обращая внимания ни на какие факты и доводы с нашей стороны. Цель встречи с его стороны была иной. Хрущёв буквально бесился от такой «дружественной» беседы. Он не привык, чтобы представители какой-то маленькой партии и страны смели возражать ему. Когда я открыто заявил ему об его личных ошибках и неверной позиции советских руководителей, Хрущёв вскипел:
    - Кто вам дал право оплёвывать меня и советское руководство? Как вы посмели? - завопил он. - С вами невозможно беседовать. Только Макмиллан мог позволить себе разговаривать со мной подобным образом.
    Хюсни Капо резко одёрнул Хрущёва. После этого я и мои товарищи встали и вышли, даже не пожав Хрущёву руку на прощание. Это было последней беседой наших представителей с советскими ренегатами. Результат разговора ещё более укрепил в нас уверенность в необходимости решительной борьбы с современным ревизионизмом, за чистоту идей марксизма-ленинизма.

(Печатается с номера 7. Продолжение главы 12 в следующем номере)

Перевод с албанского под редакцией Алексея Данко

Гостевая книга

Форум